Модус на пространстве текста. Монография - Олег Копытов

И, наконец, какие именно сущностные признаки художественного, научного и публицистического видов словесности релевантны выявлению именно в них тектообразующих возможностей модуса?

Первая их сущностная особенность – все они представляют собой тип словесности, называемый сочинения. «Сочинения представляют собой произведения слова, назначение которых состоит в сообщении информации, предназначенной для любого заинтересованного лица без ограничения права доступа к тексту, поэтому создание и получение сочинений не рассматриваются как обязательные» [Волков 2001, 24].

Сразу скажем, что текстостротельная роль модуса в этом ракурсе начинается с того, что он служит более тесной связи отправителя текста и его получателя, коль уж самой сферой эти отношения свободны, не обязательны, факультативны. Показателен здесь будет в качестве даже не примера, а как бы научного эпиграфа, такой пассаж: параграф книги Л. Н. Гумилева «Этногенез и биосфера Земли» «Клио против Сатурна» начинается следующей фразой: «А теперь поговорим об истории, ибо есть что сказать»».

Все эти три вида словесности объединяет также понятие литературного авторства. «В результате и складываются три типа авторства: научное, публицистическое и художественное (подчеркнуто нами. – О.К.). Причем каждый тип авторов попадает в Бастилию или на костер за специфические провинности. Одно дело весьма снисходительный церковный суд над Галилео Галилеем, а другое дело – суд над Джордано Бруно или охота королевской полиции за анонимным автором «Писем к провинциалу» – Блезом Паскалем (ср. одно из значений слова autor в латыни – «виновник». – О.К.) [Там же, 36].

Отличие художественной словесности (говоря древним языком – поэзии) от нехудожественной четко сформулировал еще Аристотель. Художественные тексты основаны на подражании (мимесисе – μίμησις). Все остальные на нем не основаны.

«Стиль научной литературы характеризуется образом предмета. Образ предмета представляет собой совокупность стилистических особенностей лексики, синтаксиса, композиционных приемов построения произведения, которые характеризуют отношение авторов, включенных в определенную литературную традицию, к картине действительности, отраженной в их произведениях. В основе стиля научной литературы лежат представления о ясности, точности, адекватности понимания текста и воспроизводимости его содержания» [Там же, 37] (см. также основные требования к научному изложению и вытекающие их него текстостроительные роли модуса, изложенные нами в Главе 1).

Художественная литература нового времени к тому же имеет такие, релевантные нашему аспекту лингвистического исследования, черты. «Новые, необычные сюжеты редки в художественной литературе: чтобы быть читаемым, литератор должен использовать узнаваемые и ценимые читателем темы. Но литератор представляет эти сюжеты в необычном облачении местного колорита или, наоборот, близкой читателю бытовой обстановки и под приемлемым для него углом зрения. Так, Гете, воспроизводит в „Фаусте“ общеизвестную легенду, а Л. Н. Толстой в „Анне Карениной“ – банальную бытовую коллизию в великосветском обществе. При этом писатель пользуется средствами живого, обыденного языка своего времени и вкладывает в уста своих персонажей мысли, свойственные читателям, отчего читатель созерцает в произведении „самого себя“, то есть собственные грехи и немощи, но в художественно облагороженном виде. Эта тривиальность содержания становится главной особенностью новой художественной литературы, отличающей ее от древней поэзии, которая, как Псалтирь, напротив, была источником идей для богословия, философии, права» [Там же, 39].

Важнейшей особенностью художественной литературы является читательский интерес к литератору, о котором также пишет А. А. Волков [Там же]. По его мнению, этот интерес возникает потому, что новым в художественном произведении является не содержание, а стиль, словесный образ выражения, стиль же – «и есть сам человек».

Отчасти это совпадает с нашим видением одной из ипостасей автора не как роли, а как личности, подтверждает нашу задачу искать модус, исходящий не только от «образа автора» или от персонажей, – то есть от вымышленных субъектов, имеющих отношение к предмету мысли в произведении, но и от реального автора, автора во плоти. Реальный автор всей совокупностью средств, прежде всего всем своим наличием языковых возможностей будет создавать и Образ всего произведения, и образ повествователя, и «образ автора» в понимании В. В. Виноградова, но и так или иначе – и личное отношение к предметам и суждениям. Да, как пишет А. А. Волков: «В отличие от духовной поэзии, художник нового времени выполняет эстетический и идейный заказ читателя и представляет в своих произведениях не личное отношение к предмету мысли, но вымышленный образ (как и другие элементы образной системы произведения), выражая его всей совокупностью наличных художественных средств. «Между литературной личностью автора и образом автора художественного произведения существуют отношения, сходные с отношениями актера и роли в пьесе. Это – «перевоплощения» из частного в общее, в «символ»… из единичного лица в обобщенное» (Ю. В. Рождественский)» [Там же]. Но такому, по А. А. Волкову и Ю. А. Рождественскому, полному перевоплощению автора в некую роль автора противоречит реальность и языковые факты, о некоторых из которых мы рассказали в разделе «Модусная линия организации художественного текста», о некоторых расскажем в Главах 3 и 4. В любом случае, страсть и мысль собственно автора так или иначе заключены в его личном лексиконе, грамматиконе, прагматиконе, если продолжить сравнение писателя с актером – в его фактуре и внутренних психологических возможностях «физических действий в предлагаемых обстоятельствах».

Сегодняшняя публицистика (которую мы в определенном смысле синонимизируем с журналистикой), по А. А. Волкову, в чем мы здесь с ним совершенно солидарны, имеет такие сущностные признаки своей сферности. «Публицистические сочинения представляют собой произведения по самым различным вопросам, адресованные широкой публике, не имеющей специальной подготовки, и основная цель их состоит в создании и организации общественного мнения… Начиная с XVIII века журналистика как особая форма публицистики приобретает функции: периодического информирования о новостях, научной, литературной и политической критики и популяризации знания» [Там же, 40].

И, наконец, скажем о том, в каком смысле в нашем понимании сфера публицистики не совпадает со сферой «средства массовой коммуникации». Сегодняшняя сфера массовой информации как производство, продуцирующее новости, характеризуется коллективным авторством. А кроме того, «Массовая информация характеризуется совокупным образом ритора, который создает у получателя иллюзию отсутствия идеологии и объективности информации» [Там же, 42].

В качестве пространства, места, где публикуются произведения по самым различным вопросам, в основном политики, экономики и культуры, хотя и самым разным иным, адресованные широкой публике, не имеющей специальной подготовки, СМИ и сфера публицистики совпадают. Но публицистика, особенно страстная, «горячая», в отличие от журналистики – дело глубоко индивидуальное.

Генерирующий взгляд на словесность представлен в ряде работ Т. В. Шмелевой [Шмелева 2000; 2002; 2003а; 2003б; 2003в; 2005]. Обобщающей является статья «Словесность в свете интеграции и дифференциации» [Шмелева 2005]. Прежде чем процитировать сам взгляд на сферы речи и виды словесности, стоит сказать, как проф. Шмелева определяет словесность и как рассматривает ее генезис и сегодняшнее возвращение понятия-термина в актуальную плоскость.

По Т. В. Шмелевой, словесность – совокупность всех словесных произведений (текстов), известных национальной культуре [Шмелева 2005, 70] (то есть это определение лежит в русле понимания словесности Ю. В. Рождественским). Традиция теории словесности в таком интегральном виде сложилась в русской науке в конце XVIII века. Однако уже во второй половине XIX века в центр филологического внимания выдвигается словесность изящная (художественная литература), и в определенной степени этот объект доминирует в отечественной филологии с тех пор и до сего дня. XX век прошел под спудом явления, называемого Т. В. Шмелевой двоичной парадигмой филологии, то есть четкого разделения на язык и литературу, причем под последней понималась практически только литература художественная. Эта двоичная парадигма нашла свое отражение и в школьном и в вузовском преподавании, и в научных номенклатурах и прочих институциональных явлениях, и, разумеется, в теоретических трудах. Но с 1970-х годов ощущается новое. Как бы «снимается табу с риторики, заявляет о себе общая филология с задачами изучения общественно-языковой практики» [Там же, 71]. В 1979-м году выходит знаковая для явления «возвращения словесности» книга – Ю. В. Рождественский «Введение в филологию», где рассматриваются сферы, типы и виды словесности, в дальнейшем все развивается концепция Ю. В. Рождественского, «главной её проблемой считается систематизация всех видов текстов, тем более что и массив обращающихся текстов, и их взаимоотношения меняются» [Там же, 72]. Риторику и словесность в понимании Ю. В. Рождественского плодотворно описывают его ученики, профессора А. А. Волков и В. И. Аннушкин. В 1995-м году выходит и школьное учебное пособие о словесности – А. И. Горшков «Русская словесность. От слова к словесности»: Учебное пособие для 10—11 классов шк. гимназий и лицеев гуманит. направленности. – М., 1995. Активно изучаются, пожалуй, две частные дисциплины – городская словесность и региональная палеография, в частности – история новгородской словесности (А. А. Зализняк, В. Л. Янин). Но один из главных вопросов отечественной теории словесности – её классификация – по-прежнему одна из главных проблем.